Октябрьская революция 1917 года – кульминационное событие в истории политического волюнтаризма в России. Его сущность и смысл лишь отчасти приоткрыты в ленинско-сталинской версии свершившегося. То, что было очевидным для его участников тогда – 90 лет назад – очевидно и для нас: во-первых, эта революция стала первым в истории России удавшимся «восстанием масс», которое привело к качественным изменениям социально-экономического уклада страны и ее политико-правового устройства; во-вторых, она закончилась безусловной победой одной – самой радикальной и по-якобински беспощадной - партии, сумевшей овладеть стихией восставших масс и подчинить их своей диктатуре.
Благодаря этим двум указанным моментам, Октябрьская революция задала образец свершения основательного исторического действия для взбудораженных народов Евразии, а позднее – Африки и Латинской Америки. Аналогичные эксперименты в Европе ХIХ и первой четверти ХХ веков (революции 1848 г., Парижская коммуна 1871 г., революции в Германии и Венгрии), как известно, закончились провалами. Их общий коренной недостаток – отсутствие достаточно радикального авангарда, способного сломить сопротивление сходивших с исторической сцены элит.
Мы знаем, что главный вопрос революции – вопрос о власти – был решен в России отнюдь не «восставшими массами», не рабочим классом в союзе с беднейшим крестьянством, как уверяла нас ленинско-сталинская историография. Его решение было обеспечено малоизвестной в стране и никем не признанной до июля - сентября 1917 г. политической сектой – партией большевиков – объединением жесткого, тоталитарно-волюнтаристского типа. Перехватив лозунги социалистов-революционеров и умело воспользовавшись недолгим расположением обезумивших от войны и голода масс, большевики захватили государственную власть, цинично отстранив от участия в политическом процессе все иные партии, включая и социалистические. При этом определяющую роль в успешном захвате и удержании власти сыграл персонально В.И. Ленин, ярый сторонник массового террора как наиболее эффективного метода управления. Его ближайшие соратники, как известно, были против вооруженного восстания в Петрограде и ждали решений Съезда Советов. Собравшийся же при неполном кворуме Съезд был поставлен большевиками перед фактом «победы социалистической революции» и сразу же превратился в помеху для их наращивавшей экспансию диктатуры, в помеху, с которой поначалу приходилось мириться, поскольку миф об установлении «советской власти» значительное время жил в повседневном политическом сознании восставших масс.
Нужно заметить, что советская власть как форма самоорганизации восставших масс так и не смогла утвердиться в России. Ее ростки были задавлены большевиками-ленинцами уже в период «военного коммунизма», так что словосочетание «Советская Россия» следует признать пустым понятием, которому никогда не соответствовала искомая массами политическая реальность. Последним всплеском политической фантазии восставшим масс в России, ее последним порывом к советской форме самоорганизации явился «Кронштадский мятеж» 1921 года под лозунгом «советы без большевиков», потопленный последними в крови. Утрата иллюзии относительно близости мировой революции, началом которой представлялась Октябрьская революция в России, в сочетании с нараставшим коллективным страхом возмездия со стороны обманутого российского крестьянства стали для большевиков-ленинцев основными стимулами ускоренного государственного строительства – создания мощного репрессивного аппарата, «машины для подавления» всех и вся, представлявших хотя бы малейшую угрозу большевистской монополии на власть. «Каждый коммунист обязан быть чекистом», - так В.И. Ленин сформулировал категорический императив «коммунистической морали». Следуя этому императиву, «верные ленинцы» возводили невиданную ранее в мире политическую конструкцию – «государство концлагерей», превращали страну в «единый военный лагерь». Природа созданного ими механизма такова, что он «работает» лишь тогда, когда подпитывается «человеческим материалом», нуждаясь, таким образом, в периодических жертвоприношениях, во врагах внешних и внутренних. Истребив последних, полицейское государство обрушивается на своих собственных создателей и теоретиков. Основная особенность функционирования большевистской диктатуры была выявлена и обоснована Н.И. Бухариным, согласно которому она включает в себя «момент несвязанности даже своими собственными законами», т.е. абсолютный административный произвол, принцип самовольного хотения «подпольного человека», ставшего вождем восставших масс и холуйствующей перед ним псевдоэлиты. «Случайная и субъективная воля» вождя, персонифицирующая принцип функционирования партийно-государственной диктатуры, навязывает всему обществу некую всепоглащающую заботу, поистине фантастическое «забегание-вперед», инициируя своего рода коллективный невроз отставания («догоним и перегоним», как учил Н.И. Бухарин и его полуобразованный последователь Н.С. Хрущев) и патологическую жажду первенства в соревновании сверхдержав.
Печально то, что сконструированная большевиками и до сих пор процветающая в России «диктатура Посредственности» не может быть уничтожена какой-либо социальной или политической силой извне, не способна к «мирному сосуществованию» ни с «гражданским обществом», ни с политической оппозицией (ни того, ни другого нет в России даже в зачаточном состоянии). Но эта диктатура может пожрать саму себя изнутри, поддавшись издавна мучающему ее стражей «комплексу самоуничтожения».