КНИГА М.ХАЙДЕГГЕРА «БЫТИЕ И ВРЕМЯ» (1927): СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРИТАЦИИ
К 80-летию публикации

18 октября 2007 г. кафедра философии РГСУ провела «круглый стол», посвященный 80-летию публикации книги Мартина Хайдеггера «Бытие и время». Открывая заседание, д.ф.н. проф. А.В. Водолагин призвал участников дискуссии сосредоточить внимание на тех аспектах творчества немецкого философа, которые обеспечили ему особый статус «тайного короля философии» ХХ столетия. Своеобразие хайдеггеровского мышления, ориентированного в духе позднего Ф.Шеллинга и С.Кьеркегора на прояснение и истолкование структур повседневного человеческого существования и в этом плане враждебного традиционной западной метафизике, об этом существовании «забывшей», в полной мере проявилось в его самой известной книге «Бытие и время». Притягательность этого незавершенного, как принято думать, текста обусловлена двумя моментами: во-первых, его очевидной укорененностью в традиции подлинного философского мышления с заданной на тысячелетия еще Платоном тематикой — «целокупное время и бытие», или бытие, раскрывающее свои сущностные возможности во времени, в круговоротах космоса и в циклах большой истории, в «вечном возвращении того же самого»; во-вторых, бескомпромиссной конфронтацией автора со всеми представителями интеллектуалистского (в частности, рационалистического) крыла этой традиции и настойчивыми попытками противопоставить их категориальному мышлению о сущем свое «постметафизическое» мышление о бытии. Не секрет, что основной пафос книги стал порождением хайдеггеровского «возобновления вопроса о бытии» на почве истолкования «собственного» (подлинного) и «несобственного» (неподлинного) человеческого бытия. Не говоря о том, что такая постановка основного вопроса философии предопределила духовное сближение позднего М.Хайдеггера с Востоком, издавна располагавшим опытом «мгновенного просветления» и внерационального постижения смысла бытия, отметим здесь, что М.Хайдеггер после публикации «Бытия и времени» сразу же завоевал симпатии русских философов. Так было в 1930-е годы, когда С.Л. Франк разрабатывал свою версию фундаментальной онтологии, и так было в 1970-е, когда мы в МГУ вместе с Зоей Николаевной Зайцевой, в прошлом переводчицей выпускника Липецкого летного училища Г.Геринга на Нюрнбергском процессе, начинали изучение немецкого языка с переводов параграфов «Sein und Zeit». А попутно полным ходом шла ее работа над немецко-русским и русско-немецким философским словарем, уникальность которого состояла в предложенной этой гениальной женщиной расшифровке специфических хайдеггеровских терминов — экзистенциалов. До сих пор словарь З.Н. Зайцевой — единственный путеводитель по «лесным», ведущим к «просвету бытия» тропам хайдеггеровских текстов.
В докладе д.ф.н. В.П. Давыдова «Решимость и экзистенция» было продемонстрировано, что «Sein und Zeit» — это, по сути, работа о Dasein-присутствии, о человеке: как он бытийствует, как он временит. Или как он бытует, как бездумно растрачивает отведенное ему время. И в этом смысле труд «фрайбургского отшельника» всегда актуален. Именно потому, что со все более ошеломляющим развитием техногенной цивилизации проблематика «падения» Dasein в мир стала одной из важнейших в социально-философском плане. Как не пропасть, будучи «брошенным в мир», как сохранить собственную самость, остаться личностью, наконец, как, собственно, ею стать — вот основная проблематика «Бытия и времени» с точки зрения Dasein как «понимающей экзистенции». Задачей исследования, отмечал М.Хайдеггер, было рассмотрение возможностей Dasein-присутствия в состоянии подлинного и неподлинного экзистирования.
«Брошенность» или «за-брошенность» в мир как онтологическая данность перед всеми ставит экзистенциально значимую проблему — остаться «как все», бытовать или, поднявшись из себя над самим собой и над «другими», осознав свою уникальность, бытийствовать в подлинной экзистенции. Сегодня проблема подлинного бытийствования стоит фактически перед каждым. И с наибольшей актуальностью именно в т.н. «развитых обществах» — как раз вследствие их развитости. Именно там созданы и постоянно воспроизводятся и совершенствуются системные методы нивелирования людей, перекрытия путем тотального воздействия на человека самой возможности реализоваться как личности. М.Хайдеггер одним из первых поднял весь огромный пласт проблематики бытийствования в современном мире. Человек не есть то, что он думает о себе или другие думают о нем; но то, что он думает, это и есть он. Эта известная восточная мудрость в определенной мере находит свое отражение в попытке М.Хaйдеггера языком феноменологии прояснить путь Dasein-присутствия к самому себе: от повседневного озабоченного бытования к экзистенциально решившемуся бытийствованию. Все мы так или иначе, раньше или позже натыкаемся в своем малоосмысливаемом бытовании на вопрос: «А зачем я живу»? Но далеко не у каждого хватает мужества преодолеть весь ужас неизбежного ответа. Ибо это — онтологический ужас осознания неизбывной тяжести бытия-к-смерти как собственной историчности. Затерянность в людях, в повседневности есть бегство от осознания неизбежности смерти. Повседневность — публичная открытость, состояние «вялой ненастроенности», уход в «бытие-в» или «бытие-при». В повседневности бытие-к-смерти существует в модусе «бестревожного равнодушия». Это и есть «падение» как способ бытия-в-мире; оно соблазнительно, ибо не требует усилий остаться собой, реализовать свои возможности. Падшесть — это растворение самого себя в бытии друг-с-другом. Падшее бытие-в-мире самоуспокоительно, но оно предполагает отчуждение Dasein от самого себя как бездонной открытости, от собственного умения быть. Это успокоение в несобственном бытии приводит не к покою, а к безудержности «занятости». «Помни о смерти» — не фраза. Это — вопль молчаливого зова совести, призыв к заступающей решимости как проектированию возможности собственного экзистенциального поведения (то есть возможности достижения бытия самим собой, изыскания способов реализации собственного потенциала). Это можно сделать, сосредоточенно осмысливая не только саму неизбежность смерти, но и ее временную неопределенность. И, бытийствуя-в-истине, тем самым остаться в собственной историчности не «прошедшим», не «бывшим», а «сбывшимся». Этому может способствовать экзистенциально возникающий зов совести. Причем зовет в данном контексте само присутствие в его не-по-себе брошенного бытия-в-мире как не-у-себя-дома. Зов совести — это призыв к «умению быть», обращение присутствия к его возможностям. Зов совести определяется виной — виной «неумения быть». Отзывом же (откликом) присутствия является воля-иметь-совесть. Последняя же — «способ разомкнутости присутствия». Имение совести может привести к решимости. К решимости изменить свое будущее, собственно, иметь будущее в отличие от ожидаемого повседневностью завтрашнего как уюта привычности, оказывающегося на деле «вечно вчерашним». Это — как и в учении Дзен: «никто не должен следовать ни за кем. Каждый должен идти вглубь своей собственной души». Решимость — это избрание посредством воли-иметь-совесть выбора быть самим собой и тем самым выбора своего будущего, ибо означает допущение возможности вырвать себя из потерянности в людях, «открывает глаза». В зове совести есть момент внезапного потрясения. Поскольку нарастающая по воле-зова-совести решимость иметь будущее наталкивается на неизбежно возникающий ужас (Аngst), который, в отличие от страха (Furсht), не имеет определенной причины. Перед-чем-ужас — это, в сущности, само Dasein. В решимости Dasein вбрасывает себя в быть-в-истине. А это — разверзающаяся открытость неизвестности. Так, даже смена привычной работы повергает многих в ступорную нерешительность, отчего подчас она перерастает в не-решимость. Нерешительные (не-решившиеся!), хлопотливо теряя себя в озаботившем, теряют и свое время (у них всегда «нет времени»). Суета, толкотня, слухи и зрелища — вот их бытование. Озабоченность настоящим превращает человеческую жизнь в «боязливые хлопоты», в прозябание повседневности. В падшести присутствие ничтожно и уже поэтому виновно. Решимость же размыкает, разрывает эту виновность, преодолевает ничтожность, и потому есть, согласно М.Хайдеггеру, «исходная собственная истина присутствия». Но быть ли в-истине — это еще вопрос.
Понимание — одна из базовых характеристик Dasein. Экзистенциальая структура понимания есть «набросок», «проект». Понимание как «набросок» есть бытийный способ возможностей Dasein. Через понимание и набросок-проект присутствие может сказать себе: «Стань тем, что ты есть!» Потому решимость и есть выбор стать собой, понимая, реализовать собственный проект. Понимать — значит уметь быть. Присутствие в этом отношении есть что и как оно умеет быть. Это — могущее бытие. Возможность — его «исходнейшая определенность». Но в этом смысле — как раз и не-определенность. Ведь Dasein есть всего лишь самой себе врученная возможность, которая в бытии-в-мире постоянно упускается именно из-за тянущего постоянно назад «мира». Осознание этого, стремление реализовать возможности, осуществить собственный проект есть забота как забегание-вперед. Забота есть экзистенциальный основофеномен присутствия. Забота есть всегда бытие «впереди-себя». Это «всегда» тоже определяет подвижность экзистенции. Однажды осуществленная решимость не означает, что она не может быть утеряна из-за давления «мира». Каждая новая ситуация предполагает вновь-решимость. В этом и состоит смысл и тяжесть «протяженного устояния». В этом же и смысл тезиса «временить — значит созревать». Найти себя, уйдя из потерянности в людях, подняться из падения возможно через актуализацию совести. Эта актуализация проявляется как состояние «не-по-себе». Совесть в основе всегда моя. Правильное же слышание зова-призыва совести уже равносильно пониманию своей способности быть в смысле бытиийствовать, а не бытовать. Понимать призыв — значит хотеть иметь совесть. Совесть дает возможность что-то понять. Она размыкает. Зов совести есть призыв отрешиться от бытия виновным-неподлинным. Понимание зова-вызова реализуется как воля-иметь-совесть. Воля-иметь-совесть есть готовность к преодолению страха возможных последствий решимости как разомкнутости не-по-себе. Стать собой, реализоваться, сбыться как личность — значит решиться. Решиться на пребывание в подлинном экзистировании как способе обретения собственного будущего. К этому призывает нас М.Хайдеггер1.
В своем докладе «Онтологическое перетолковывание феноменологии М.Хайдеггером» д.ф.н. И.В. Кирсберг показал, что уже в книге «Бытие и время» Хайдеггер понимает бытие феноменологически — как самопоказывающееся. Такое понимание происходит согласно призыву Э.Гуссерля «к самим предметам». Но гуссерлевской самоочевидности в феноменологии для М.Хайдеггера нет. Ни феномены как явления чистого сознания, ни само чистое сознание как их первооснова в феноменологии себя не показывают, поэтому для М.Хайдеггера оказываются нефеноменологичными. М.Хайдеггер критикует феноменологию за подмену самопоказывающегося его суррогатами: феномена — идеальным, чистого сознания — этим феноменальным.
Отмечаемые М.Хайдеггером четыре смысла бытия в феноменологии Э.Гуссерля обобщают так понятую нефеноменологичность. Первый смысл — имманентное бытие — «не имеет смысла... в качестве определения бытия сознания, так как это бытие непосредственно определяет отношение бытия бытийствующего». Второй смысл — абсолютное бытие — интенциональная данность событий (Erlebnisse) в сознании. Третий смысл — сознание как априорное бытие относительно своего содержания, которое поэтому апостериорно к нему. Четвертый смысл — чистое сознание — показываемое так, поскольку все феномены оказываются только в нем. Все эти смыслы подразумевают смешение сущего и бытия, бытия и сознания, демонстрируя обычное после Р.Декарта обоснование человека как владыки мира. Кульминацией этого идеологического притязания в философии стала феноменология, в которой человек как сознание, пусть идеально, зато неограниченно, владеет миром, точнее, «внутримирским сущим». Поэтому онтологическое перетолковывание — это и критика такой идеологии; критика философски прикрытых производственно-потребительских притязаний на мир. Именно этот критический пафос направляет такое перетолковывание.
В этой новой феноменологии М.Хайдеггер различает редукцию, конструкцию и деструкцию (Ausgang, Zugang, Durchgang) как методологические последовательности ее осуществления.
Редукция М.Хайдеггера — это не эпохэ и редукция Э. Гуссерля, а «...поворот (Ruckfьhrung) феноменологического внимания от как всегда определенного cхватывания бытийствующего к пониманию бытия (набросок на образ его непотаенности (Unverbergenheit) этого бытийствующего)», то есть понимание бытия вот-бытия. Дальше — конструкция — прояснение основного содержания вот-бытия: мира, кто вот-бытия и бытия-в как такового (то есть основы единства мира и «кто»). Наконец — деструкция — исследование вопроса о бытии в философской традиции: «Разрыхление затвердевшей традиции и отслоение временящихся через нее сокрытостей (Verdeckungen)».
Общность хайдеггеровской феноменологии и феноменологии Э.Гуссерля — в исследовании некоей дисциплинарно предельной тематики как таковой, сведение мира к ней. Главное предметное отличие — вместо сознания теперь исследуется бытие (доступ к которому открывается, правда, через сознание как ближайшую к человеку самоочевидность). Главное методологическое отличие — бытие исследуется не только через свое содержание, но и как таковое. Таким образом, лейтмотив самопоказывающегося не только предметно, но и методологически отличает феноменологию М.Хайдеггера от феноменологии Э.Гуссерля. Эта же идея ограничивает претензии на дисциплинарное превосходство (несмотря на явное убеждение М.Хайдеггера в таковом) — по крайней мере, не позволяет всеобщее перетолковывание других дисциплин на основе феноменологии как заглавной: сущее как самопоказывающееся подразумевает его исследование как таковое, поэтому и другие дисциплины, пусть только подготовительно, только онтически его исследующие, важны как таковые. Важны тем более, что сущее как «подручное» отделено от преданного забвению бытия, поэтому непосредственно онтологически не очевидно.
Эта новая феноменология, всячески провозглашаемая как ненаучная, плодотворна для научных гуманитарных исследований: прежде всего утверждением историчности как конечности, временности человеческого вот-бытия.
Д.ф.н., доцент В.Л. Курабцев в своем выступлении напомнил о том, что назначение книги «Sein und Zeit» М.Хайдеггера — «конкретная разработка вопроса о смысле “бытия”», неразрывно связанная с интерпретацией времени. Причем «понятие бытия скорее самое темное». М.Хайдеггер пишет: «И “невременное”, и “сверхвременное” в аспекте их бытия тоже “временны”». То есть нет вечного трансцендентного мира, а есть вечно обновляющиеся чувственный и трансцендентальный миры. А такие миры и такое бытие действительно обладают «темпоральной определенностью». И структуры Dasein в нем действительно будут «модусами временности». Вероятно, М.Хайдеггера повел в этом направлении его любимый Ф.Ницше, который говорил: «...Действительный человек представляет гораздо более высокую ценность, чем “желательный” человек какого-либо из прежних идеалов». Позитивно в избранном подходе М.Хайдеггера то, что он, выстраивая свои «аксиомы» и свою «систему координат» (без Бога, дьявола, бесов, греха, покаяния и др.), хочет объяснить и объясняет ту сложнейшую и конкретнейшую проблематику человеческого Dasein, которое, конечно, всегда во времени и всегда в повседневности, с «людьми», и в экзистенциалах заботы, страха и др. М.Хайдеггер крайне внимателен к изначальным досократическим возможностям в вопросе о бытии. Это ценно уже потому, что эллинские VII–V века до н.э. явили яркое и как бы чистое Бытие и Время в жизни и философии. Но на другое необыкновенно яркое Бытие и Время, хорошо известное христианской Европе и России, М.Хайдеггер не обращает внимания — библейскую жизнь, истины пророков, апостолов, святых. О Dasein европейского человека говорит только философия, причем атеистическая и европоцентристская. Любая личность у М.Хайдеггера сращивается с повседневностью, с неозаботившимися, как говорит он сам, неосмотрительно пребывающими, со средними, несамостоящими «людьми». «Люди» у М.Хайдеггера признаются как ens realissimum, «реальнейший субъект» повседневности, но с уравненными бытийными возможностями. Больше того — как «экзистенциал» и исходный феномен позитивного устройства присутствия. Но более глубинно понять обычного человека философ не смог. Душа и жизнь этого человека не попали в поле зрения М.Хайдеггера. Он ограничился высказываниями подобного рода: «Человек как никто вовсе не ничто», или — другие «суть то, чем заняты». Это недалеко ушло от ницшеанского понимания «среднего сорта людей», противостоящих «исключениям и исключительным потребностям».
К.ф.н., доцент А.Н. Волкова отметила, что книга «Бытие и время» по праву принесла М.Хайдеггеру славу «первого философа» нового начала «нашей истории». Сам М.Хайдеггер предсказывал пик популярности и понимания тех проблем, которые он ставил, не раньше, чем в ближайшие триста лет. Философ верен завету, который когда-то почерпнул у Э.Гуссерля: «Мышление должно отталкиваться от жизненных проблем, а не от теорий». Наступила эпоха, которой никогда не было на земле. Техника и «технизация», наука и «сциентизм» превращаются в чудовищ, грозящих поглотить само человечество, сотворившее их. Когда же человечество вступило на путь заката? По М.Хайдеггеру, начало заката Запада совпадает с началом науки и техники. Это главное событие, случай, встреча, со-бытие, пересечение границы, которое предопределяет весь дальнейший ход. Но там, где есть риск самого ужасного, появляется и возможность для самого великого. Определенный вид мышления (рационализм) породил науку и технику, сейчас же человечество должно осмыслить их сущность, совладать с ними, предложив новую логику, новую этику, новую политику, новое мышление. По мнению М.Хайдеггера, это тесно связано (хотя никогда не осознавалось философами) с предпочтением пространственных «моделей» бытия «временным», а тем самым с непониманием онтологического значения истории. Никакое сущее, кроме человека, не знает о своей конечности, смертности, и потому только ему ведома временность, а с нею и само бытие. Настоящее есть выбор, выбор будущего. Не-выбранное — это вина, прошлое. Если оно забыто, то это явный признак того, что нет выбора в настоящем, есть движение по колее, то есть нет будущего, так как происходит только продолжение ненастоящего настоящего. Следовательно, все характеристики человеческого бытия не вытекают из социальной действительности, из ее обстоятельств — они сами «творят» эту действительность.
Память — не реставрация прошлого, а реставрация будущего. Память, по Хайдеггеру, это не просто запоминание, это поминовение, молитва, неотпускаемое. Сейчас субъект сам хочет выбирать себе религию, родину, родителей, физиологию, он хочет быть конструктором своего духа и тела. Каждое поколение стремится утверждаться только на себе самом, откинув все прошлое. Но если «воля» не хочет рубить сук, на котором сидит, она должна перестать мстить времени. Избавление человека от духа мести есть залог превозмогания науки и техники. Реабилитация памяти и мышления, основанного на благодарности, то есть «открытости» судьбе, новому есть важнейшее условие спасения человечества, условие ухода его с гибельного пути. Человечество одержимо жадностью, завистью, оно хочет владеть, распоряжаться и наслаждаться вместо того чтобы творить, создавать и совершенствоваться. Человек будущего, по М.Хайдеггеру, это «Цезарь с душою Христа», это тот, кто выдержит испытание на умение быть благодарным.
Д.ф.н. проф. Г.П. Отюцкий говорил о том, как М.Хайдеггер создавал «Бытие и время», конструируя новые понятия и вводя соответствующие новые смыслы едва ли не в каждой главе и параграфе книги. Это произведение М.Хайдеггера стало ответом на социальный запрос, сформировавшийся в первой трети ХХ столетия в европейском социуме. Подобно А.Эйнштейну, переосмыслившему природу времени в рамках физической картины мира, М.Хайдеггер предпринял попытку аналогичного радикального пересмотра природы времени в рамках собственной философской картины мира, в рамках новой онтологии. М.Хайдеггер стремится показать, что темпоральность составляет основу единства человеческого бытия: «Набросок смысла бытия вообще может осуществиться в горизонте времени». При этом анализ времени осуществляется в ряду не вполне традиционных для такого осмысления категорий.
Д.ф.н., доц. И.М. Меликов коснулся в своем выступлении проблемы истины в работе «Бытие и время». «Философия издавна ставила истину рядом с бытием», — говорит М.Хайдеггер. Традиционная концепция истины сводится им к трем моментам: 1) «Место» истины есть высказывание. 2) Существо истины лежит в «согласованности» суждения со своим предметом. 3) Аристотель, отец логики, приписал истину суждению как ее исходному месту, он же и пустил в ход дефиницию истины как «согласования». Эта концепция М.Хайдеггера не устраивает только потому, что истина в ней есть согласование. С точки зрения М.Хайдеггера, истина имеет не гносеологический, а онтологический статус. Следуя Гераклиту, М.Хайдеггер исходит из того, что истина есть Логос. Логос же — основа существования и присутствия, смысл бытия. «Присутствие существует “в истине”», — говорит М.Хайдеггер. Продолжая эту мысль, он подчеркивает, что «истина “имеется” лишь поскольку и пока есть присутствие. Сущее лишь тогда открыто и лишь до тех пор разомкнуто, пока вообще присутствие есть. Законы Ньютона, правило о противоречии, всякая истина вообще истинны лишь пока есть присутствие». Однако присутствие не может состояться без человека. Присутствие — это присутствие человека. Поэтому истина упирается в человека, в его экзистенциальное существование. «Законы стали через Ньютона истинны, с ними сущее стало для присутствия доступно само по себе».